— Офицер, вы на службе? Глотните вина, молодого и терпкого, прямо до дна. Офицер, не пугайтесь.
Вокруг тишина, никого на мосту и широкой дороге.
— Офицер, в чем же дело? Вы очень бледны.
— Это просто усталость и странные сны.
— Офицер, не терзайтесь от чувства вины, не хватайтесь за шпагу в бессильной тревоге.
И опять никого — только ветер звенит. Кто же снова и снова со мной говорит? Что за странные, страшные тянутся дни в этом слишком тяжелом для всех карауле?
Говорят, здесь стояла когда-то тюрьма, в окна желтым блином заползала луна.
Караульным поныне сейчас не до сна — не проснутся все те, что случайно заснули.
— Офицер, вы не бойтесь, я так, без обид. Ну, не делайте столь неприкаянный вид.
Шепот в самое ухо. И сердце стучит, и дрожат от испуга немного колени.
— Офицер, я прошу, говорите со мной, вы ведь слышите голос — ну правда же — мой. Офицер! Вы хотите вернуться домой?
— Черт возьми! Я вас слушаю, граф Оболенье.
«Если призраки явятся — слушай тогда, но в ответ ни словечка, не нет и не да, коль ответишь — ты пойман, случится беда, никогда тебя больше они не отпустят».
Оболенье — глаза почернее чернил. Появляется бледен — такой же, как жил, и привычно садится на бортик перил, очень молод, насмешлив и чуточку грустен.
— Офицер, вы по-прежнему очень милы.
— Оболенье, отстань от меня, отвали.
— Офицер, ваши речи намеренно злы, но я знаю, что в сердце вы просто котенок.
Да уж, как же прикажешь с таким говорить? И с дежурства — увы — невозможно свалить. Захлестнулась на шее незримая нить, не замкнуться в себе, не поставить заслонок.
— Граф, прошу, прекратите! Ну что за напасть!
— Офицер, вы же сами отдали мне власть. Ну, не знали, так что же? Так выпала масть.
И холодные губы касаются кожи.
— Оболенье! О, черт! Прекрати обнимать, у меня же и девушка есть, твою мать!
— Да? Не можете имя ее подсказать? Ну не дергайтесь так, все равно не поможет.
Раз в неделю — дежурство: совсем не смешно. Обольенье смешит и приносит вино, Оболенье является в образах снов.
На работе: «Сегодня ты слишком уж бледен…»
Ну, а что им сказать? «Я слегка одержим. Поменяйте мне к черту дурацкий режим». Ну, и девушке: «Завтра отсюда бежим». А она: «Дорогой, ты, по-моему, бредишь».
— Офицер! Отговорки! Ты просто привык, и ко мне, и к тому, что я резв на язык. Эй, ну что ты совсем покраснел и поник? Что, смущен? Так и быть, я тебе разрешаю. Офицер, не забудь, что ты только лишь мой!
Поглощенный своей постоянной игрой, он меня отпускает, как прежде, домой: впрочем, в жизни он мне не никогда не мешает.
— Офицер, у тебя под глазами круги. Плохо спишь? Донимают на службе враги?
Ничего не поделать: беги, не беги…
— Ты б прилег. Не волнуйся, сегодня не трону. В караулке есть место, где можно поспать. Что? Еще за тебя на дежурстве стоять!?
Он опасен. Но можно ему доверять. Его руки уже столь привычно-знакомы…
Ярко-алым — помада иль кровь на губах, отраженье пульсирует в черных зрачках. Оболенье — мое беспокойство и страх, мой озноб — не согреться ни пледом, ни чаем.
До дежурства осталось каких-то шесть дней.
— Офицер, я прошу, приходи поскорей.
Оболенье — мой страж, мой мираж из теней, ты все знаешь.
Я тоже ужасно скучаю.