Capiat qui сареrе potest.
***
— Ты любишь его? — Воздух над ухом влажный и горячий, не оборачиваясь представляю твое бледное треугольное лицо, жесткие на вид, словно отлитые из темной бронзы кольца волос, касающиеся кружев воротника. Но поворачиваться я не буду, это внушает хоть какую-то иллюзию, что тебя не существует. Иллюзия отсутствия иллюзии. Ненастоящий, невидимый, неслышимый…приставучий. Как сказал семейный доктор Герман, упорно выискивающий во мне признаки всех мыслимых и немыслимых психических отклонений, ты — легкая форма шизофрении. Спасибо, родной мой.
Совсем не иллюзорные тонкие худые пальчики впиваются в бок, то ли пытаясь выдрать кусок мяса, то ли привлекая мое внимание.
— Представляешь, Жан! — В моем голосе раздражение. — Я, оказывается, люблю молоко. Для тебя это новость?
Я знаю, что если сюда зайдет согнутая горем мать, или сестра, свято уверенная в своем долге присматривать за мной, будет очередной скандал, будут вздохи, будет валерьяновый корень и валидол под язык, будут звонки по телефону, и это правильно. Потому что сейчас я отвечаю пустоте, говорю с ней, разглядываю со смешанными чувствами бронзовую прохладу волос, черноту взгляда, узкие губы, острые скулы, сливочно-белую полосу шеи.
Ты смеешься, показывая ровные, почти сахарные зубы. Да, я обернулся. Страшно, когда не видишь, что делается за спиной. Обходишь меня с боку, с удовольствием рассматривая мое лицо, прислоняешься к темному дереву. Столик жалобно скрипит под твоим весом. Иллюзорным, я помню.
Задумчивая, красивая, стервозная иллюзия. Протягиваешь палец, стираешь мелкие водяные капли, выступившие на ледяной стеклянной поверхности, любуешься оставленным следом.
— Белое, еще пушистое сверху, незаметное в молочной белизне, упавшее, промокшее и потерявшее способность летать. Да, ты похож на перышко в бутылке молока.
"Жан, я уже не смогу взлететь."
И исчезаешь, зная, что весь день я буду ломать себе голову, пытаясь понять, каким образом ты засунул свое долбаное перышко в мою невскрытую бутылку.
"Жаннет, пожалуйста, Жан, мой Жан, мне страшно тут одному, пожалуйста, нет, не надо, не бросай меня сейчас..."
— Ты любишь его? — Воздух над ухом влажный и горячий, не оборачиваясь представляю твое бледное треугольное лицо, жесткие на вид, словно отлитые из темной бронзы кольца волос, касающиеся кружев воротника. Но поворачиваться я не буду, это внушает хоть какую-то иллюзию, что тебя не существует. Иллюзия отсутствия иллюзии. Ненастоящий, невидимый, неслышимый…приставучий. Как сказал семейный доктор Герман, упорно выискивающий во мне признаки всех мыслимых и немыслимых психических отклонений, ты — легкая форма шизофрении. Спасибо, родной мой.
Совсем не иллюзорные тонкие худые пальчики впиваются в бок, то ли пытаясь выдрать кусок мяса, то ли привлекая мое внимание.
— Представляешь, Жан! — В моем голосе раздражение. — Я, оказывается, люблю молоко. Для тебя это новость?
Я знаю, что если сюда зайдет согнутая горем мать, или сестра, свято уверенная в своем долге присматривать за мной, будет очередной скандал, будут вздохи, будет валерьяновый корень и валидол под язык, будут звонки по телефону, и это правильно. Потому что сейчас я отвечаю пустоте, говорю с ней, разглядываю со смешанными чувствами бронзовую прохладу волос, черноту взгляда, узкие губы, острые скулы, сливочно-белую полосу шеи.
Ты смеешься, показывая ровные, почти сахарные зубы. Да, я обернулся. Страшно, когда не видишь, что делается за спиной. Обходишь меня с боку, с удовольствием рассматривая мое лицо, прислоняешься к темному дереву. Столик жалобно скрипит под твоим весом. Иллюзорным, я помню.
Задумчивая, красивая, стервозная иллюзия. Протягиваешь палец, стираешь мелкие водяные капли, выступившие на ледяной стеклянной поверхности, любуешься оставленным следом.
— Белое, еще пушистое сверху, незаметное в молочной белизне, упавшее, промокшее и потерявшее способность летать. Да, ты похож на перышко в бутылке молока.
"Жан, я уже не смогу взлететь."
И исчезаешь, зная, что весь день я буду ломать себе голову, пытаясь понять, каким образом ты засунул свое долбаное перышко в мою невскрытую бутылку.
"Жаннет, пожалуйста, Жан, мой Жан, мне страшно тут одному, пожалуйста, нет, не надо, не бросай меня сейчас..."